Когда мне было где-то двенадцать лет, я стал вдруг задавать себе странные вопросы: «Почему нет конца звездам на небе? Неужели после смерти я перестану существовать? В чем смысл жизни, если все заканчивается смертью?». Мои разговоры с одноклассниками сделали меня странным в их глазах. Поскольку общепринятый ответ «живи, коль родился» меня не удовлетворял, я стал подумывать, на что же стоит потратить свою жизнь. Со временем это чувство внутреннего неудовлетворения привело к увлечению философией, однако и это не могло помочь мне.
Впервые что-то определенное о Боге я узнал из дедушкиной Библии. Сейчас храню ее, как реликвию: большая такая, старая. В советское время к этой книге относились, как к магии. Говорили, что, кто ее прочтет, с ума сойдет; но это меня не страшило. Когда после смерти дедушки его Библия досталась моей маме, я тут же принялся ее читать. Каким же было мое разочарование, когда с первых строк прочел: «В начале сотворил Бог небо и землю». «Какое сотворение? Все само собой возникло!» — сказал я себе и отложил Библию в сторону.
Тем не менее я гордился, что у меня есть такая книга, и даже решил починить ее распадающиеся страницы. Когда клеил, то и подчитывал то тут, то там. Сам того не осознавая, увлекался чтением отдельных фрагментов. Что мне не нравилось, я пропускал. Постепенно начинал верить прочитанному, хотя и не всему. Для меня это был только сборник житейских историй, но историй, в которых можно было разглядеть Божью руку, действующую иногда очень сильно — до невероятности. В любом случае библейские чудеса сильно отличались от сказочных и мифических.
Моя вера проявлялась неоднозначно: обычно я молился Богу перед экзаменами, в трудных обстоятельствах, перед какими-то важными решениями. Хотя иногда и не получал нужного мне ответа, но в большинстве случаев Бог мне помогал. И каждый Его ответ, будь-то полученная пятерка или избежание драки, укреплял мою веру.
В это же время моя мама (отца своего не помню, так как мои родители расстались, когда я был еще маленьким) познакомилась с баптистами и даже стала посещать их собрания вместе со мной. Тогда я еще не был готов исповедовать свою веру при других, а верил внутри себя. Да и само богослужение мне поначалу не нравилось: нужно было петь и молиться в присутствии других людей. Однако проповедь пришлась по вкусу, и я готов был слушать ее часами.
Постепенно пришел к выводу о необходимости открытого покаяния, хотя уже давно верил в Бога и каялся перед Ним в своих грехах. Хоть понимал, что у Бога не должно быть тайных слуг, но тем не менее не был уверен, что перестану грешить, и это меня сильно беспокоило. Я разрывался между небом и землей, духом и плотью, жизнью и смертью. Жить по-старому не хотел, а по-новому не мог. Не знаю, что бы было со мною дальше, если бы в один прекрасный воскресный вечер я не встал в конце богослужения и не излил перед Богом и верующими людьми свою сердечную боль.
Не могу сказать, что в моей жизни все радикальным образом изменилось, однако с души упал какой-то груз. «Господь! Помоги мне жить по Твоей воле, поскольку самостоятельно мне это не под силу», — такой была моя ежедневная молитва. Постепенно я стал избавляться от вредных привычек, хотя о некоторых из них никто и не догадывался.
Когда в школе стал говорить о своем отношении к Богу, началось что-то невообразимое, поскольку я оказался единственным верующим. Много раз бывал у директора (это был бывший председатель райкома), на беседу со мной пригласили лектора-пропагандиста. Чего только они мне ни говорили. Над моей партой висел транспарант: «Религия — опиум для народа». Меня высмеивали на каждом шагу.
Воевать с атеистами стало еще труднее, когда я поступил в ПТУ, понимая, что дорога в институт закрыта. Здесь меня долбили с позиций марксизма-ленинизма, а я отбивался чем мог. Коль мою веру нужно было как-то защищать, использовал аргументы идеализма Аристотеля, Канта и Гегеля. Поскольку в то время других книг о Боге нельзя было раздобыть, я изучал русскую религиозную философию, а также специальную атеистическую литературу, ища в ней различные изъяны. В этом деле мне помогали радиопередачи Марка Макарова, которые я не только регулярно слушал, но и записывал на магнитофон.
В ПТУ мне не дали заслуженный мною четвертый разряд слесаря-механика, поскольку я посещал общину баптистов-раскольников, преследуемую властями. На защите диплома мой руководитель так и сказал: «Ты защитился отлично, но высокого разряда ты не получишь и знаешь за что». Дело в том, что я всегда участвовал в евангелизационных поездках, играя на гитаре. Большинство из них заканчивались «делом», из-за чего в ПТУ приходили жалобы, и меня, соответственно, подвергали чистке. Помню частый вопрос преподавателя философии марксизма-ленинизма: «Гололоб, изложите, пожалуйста, содержание основного вопроса философии и выскажите Ваше личное отношение к нему». На это я парировал: «Идея должна существовать до бытия, поскольку обычно мы сначала что-то планируем, а потом делаем».
После ПТУ я пошел на завод слесарем. В отделе кадров секретарь, посмотрев в мой аттестат, так и ахнула. «Что случилось?» — встревожился я. «Что Вы делаете? Вам же в институт нужно поступать, а не в эту дыру». — «А-а, Вы об этом. Да ничего страшного. Такие люди везде нужны». Вскоре весь завод знал о моей вере. Я распространял начавшие поступать из-за рубежа христианские книги, делал аудиозаписи и давал их слушать своим коллегам. Наконец, мною заинтересовались органы. Кстати, вся наша молодежь подвергалась вербовке, однако после каждой беседы с кэгэбэшниками мы все рассказывали на общем собрании верующих.
Принадлежа к церкви Совета Церквей ЕХБ в г. Чернигове, нам приходилось летом собираться по лесам, поскольку весь частный сектор находился под наблюдением соседей (впрочем, не всех из них), которые доносили, как только мы начинали собрания в каком-либо месте. Тотчас приезжала милиция, нас переписывали, хозяина дома и руководящих братьев штрафовали или «давали двенадцать суток». Иногда увозили в отделение милиции, но из-за того, что мы всю дорогу пели христианские песни, эта процедура милиционерам не нравилась. Несмотря на такие условия церковной жизни, у нас были духовой, струнный и даже эстрадный оркестры. Молодежь собиралась регулярно, хотя наши общения также разгоняли. Евангелизировали людей обычно в парках отдыха, а также во время поездок: на вокзалах, в дизелях и автобусах. Разумеется, часто такие мероприятия заканчивались «воронками» и штрафами.
После отбывания воинской службы, где также пришлось немало натерпеться от постоянных обвинений в «работе на американскую контрразведку», я устроился на работу на камвольно-суконный комбинат, на котором в то время работало несколько тысяч человек. Здесь все повторилось по обычному сценарию. Проблемы были, в основном, с начальством, которое должно было отчитываться об успехах в идейно-воспитательной работе.
Об одном случае нужно сказать особо. Поскольку я переодевался в раздевалке со слесарями, электриками и поммастерами из других цехов, дискуссии о Боге не прекращались. Однажды меня пригласили на антирелигиозную лекцию. Т. к. у меня не было пропуска в этот цех, вручили мне тележку с какими-то деталями, и таким образом я прошел контрольный пункт. Зашел в помещение, вижу: сидит с полсотни людей и какой-то лектор заливает им о «продажности» баптистов, якобы имевшей место от царского времени до наших дней. К счастью, я эту тему знал хорошо. Когда попросили задать вопрос, я поднял руку. «А можно мне сделать несколько замечаний?» Тут я напомнил ему о партийной честности, об односторонности изложения исторической части лекции, умалчивании беззаконий Советской власти, о надуманности выдвинутых против баптистов обвинений. Лектор попытался было возразить, но я просто не давал ему слова. Видя, что запахло жареным, он перешел в наступление. «Молодой человек! Позвольте спросить Вас: на чем основывается Ваша вера в Бога? Вы же просто придумали себе Его». — «Объясню. Человек может выдумать что угодно, но лишь в пределах известных ему явлений. Он может вообразить бриллиантовый остров, зная, что есть остров и есть алмазы, в отдельности друг от друга. Но придумать то, о чем не имеет никакого представления, человек не может. Для этого нужна какая-то причина вне его. Для описания Бога люди испокон веков прибегали к трудно представляемому даже современными учеными термину — Дух. Духовное существование невозможно выдумать. Первобытные люди обожествляли тучи, молнии, солнце и луну, потому что видели их силу и действие, но, как в их головах могла возникнуть идея духовной реальности, этого объяснить невозможно. Атеизм учит, что все в мире управляется «законами природы», но откуда возникли сами эти законы? Источником этих законов мог быть только разум, а не бездушная и бесформенная материя, сама нуждающаяся в организации извне. Если Вы сможете доказать мне, что вот эти часы создались без участия проектировщика и изготовителя, тогда я поверю, что и весь мир не имеет своего Творца». Такой ответ застал лектора врасплох. К тому же, я начал задавать ему вопросы. Не зная, что сказать, он попросил закончить дискуссию и ответить в личном разговоре.
На следующий день из «Белого Дома» приходили посмотреть на того “слесаря, который учил уму-разуму профессора из Киева”. А это был известный всем атеист Шевченко, доктор философских наук. Если бы я тогда это знал, то, может быть, и сробел бы, но я думал, что это обычный лектор из общества «Знание».
Вскоре наступила перестройка, двери для проповеди Евангелия отворились, настало новое время, но забыть о том, как многим христианам приходилось отстаивать свою веру в Бога при атеистическом режиме, невозможно. К сожалению, сейчас, в более благоприятное время, не многие люди отворяют сердечные двери для Бога. Им кажется, что вера отберет у них свободу, счастье, но, в действительности, таким путем они утрачивают подлинную свободу и подлинное счастье. Ведь Бог не забирает у нас счастье, а дает его. Нужно только доверить Ему нашу жизнь. Сделайте это сегодня, и сегодня же вы убедитесь в правоте этих слов.
Геннадий Гололоб