Передо мной справка об освобождении из мест лишения свободы, выданная на имя Кныш Александра Александровича.
Русский. Родился 19 октября 1955 года в г. Ивацевичи Брестской области. С фотографии смотрит молодой паренек лет двадцати четырех. Широкий лоб, матросская тельняшка, потухший взгляд. Печать пережитого на усталом лице удивительно “гармонирует” с печатью Министерства внутренних дел. Короткая стрижка осужденного, печальные глаза с застывшим вопросом в них: почему? Ни злобы, ни отчаяния не видно, вероятно, исправительному учреждению Москвы все же не удалось окончательно “исправить” Александра, хотя в дело было брошено все: и угрозы, и избиения, и камера голодающих. Одним словом, “Бутырка”.
— Саша, расскажи, как все это случилось.
— Отслужив армию, поработав в своем родном городе Ивацевичи, где окончил среднюю школу, увлеченно занимался спортом, понял, что должен достигнуть чего-то большего. Годы атеизма сделали свое черное дело, вырезав из мечты человека Бога, вставив в разум “людей счастливого будущего” более частные и банальные цели: образования, науки, руководства, счастья на благо Родины. Цели, конечно, привлекательные, но никогда не могущие удовлетворить душу, созданную Богом для вечности. Я искал возможности самовыражения и реализации молодых сил. В те времена высшей целью и самым притягательным магнитом для нас, молодежи советской культуры, была Москва. Вот и поехал в Москву, в институт нефтегазовой промышленности имени Губкина. Ведущий институт страны. Престиж! Поступил. Учился среди детей “избранных мира сего”. Из маленького уездного городка с тихими улочками и размеренной жизнью в престольную столицу. Проспекты, высотные дома, магазины, театры. Моя мама работала в буфете маленького белорусского вокзала, а папа машинистом на железной дороге, и вдруг сын стал гордостью родителей. Надежды стали реальностью. Словно фильмы тех лет, оживши, сошли с экрана: “…мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем.”
Учился хорошо. Был старостой группы. Тысяча девятьсот восьмидесятый год был особым в жизни нашей страны. Олимпийские игры. В Москве был особенный период, мы тогда еще не понимали, что за внешней, показной стороной “праздника жизни” стоит тень реальной действительности атеистического беспредела.
Готовясь к экзамену, я сидел в библиотеке и не заметил, как ко мне подошел молодой человек. Представившись сотрудником уголовного розыска, он попросил меня пройти вместе с ним для беседы. Я, недоумевая, терялся в догадках. Совесть молчала, вины за собой не чувствовал и даже не мог предположить, куда и зачем шел. Пришли в отделение милиции. “Кто, откуда, чем занимаешься? “ А потом вдруг положили на стол папку уголовного дела с моей фамилией: “Тебе девять лет лишения свободы. Подпиши.” Словно гром с ясного неба. Будущее потускнело в серых тонах пожизненного обвинения — “тюремщик”. Карьера, будущее потонули в ужасах переживаемого.
— Что тебе вменялось в вину?
— Государство наше было особым,тоталитарным и плановым. Планировалось все, в том числе и количество пойманных преступников. Когда план не выполнялся, по принципу “штурмовщины” стремились выполнить к концу месяца. В те времена я получал стипендию в пятьдесят семь рублей пятьдесят копеек. Конечно, на жизнь не хватало, и я подрабатывал то дворником, то на почте. Однажды мне по ошибке выдали чужую стипендию. Я это обнаружил, нашел того студента, которому предназначалась стипендия, сходил с ним на почту и инцидент был улажен. Но у тех, кто “охранял покой Олимпийской столицы”, было явно неспокойно на душе в связи с невыполнением плана по искоренению злобных преступников и похитителей богатств родной страны. Меня взяли и обвинили в том, в чем я никогда не был виноват, более того, не имел ни малейшего представления. Оказывается, на почте делались какие-то махинации, срок раскрытия которых шел к концу. Вероятно, понимая, что я из провинции, выбрали мою кандидатуру. Уж чего-чего, а выборов посредством всеобщего единства в голосовании у нас хватало. Пугали, били, семь суток в голодовке я доказывал свою невиновность. Наконец отпустили.
— Когда тебя освободили, восстановили ли в институте?
— Учился я параллельно с “расследованием моего дела”. Угрозы, допросы тянулись более двух лет. Наконец, меня снова забрали. Сначала дали десять суток за “хулиганство”, а после Бутырская тюрьма.
— Чем же она так знаменита?
— Очень много клопов и тараканов. Чтобы не было скучно, в камеры для четверых садили восемь человек, а чтобы не было слишком весело, там же размещали и “место общественного пользования”. В этой тюрьме сидели многие революционеры, но побег совершить удалось только одному — Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому, видимо, у партии хватало средств подкупить охранников только для “звезд” будущей “свободы, справедливости и братства”.
— Сколько ты пробыл в тюрьме?
— Тогда я еще не знал Бога. Обида, горечь, несправедливость мучили меня. Искать правды было не у кого, и я снова начал голодовку. Перевели в камеру голодающих, она находилась на первом этаже возле столовой. Мы в Ивацевичах держали свиней, и мама кормила их не хуже, чем нас в “Бутырке”, но в голодовке и эти запахи не убавляли аппетит молодого парня. Потянулись недели. Первая далась особо тяжело, вторая легче, хотя и падал в обморок, третья пошла спокойнее, правда, пытались кормить насильно,чуть не захлебнулся, но есть не стал.
— Сколько продолжалась голодовка, и ел ли ты что-нибудь в эти дни?
— Ничего не ел на протяжении пятидесяти шести суток. В моей камере была вода и я пил. В эти дни много размышлял, написал жалобу прокурору, в организации по правам человека, но кому интересна моя судьба. Лишь Бог, к Которому я, по-прежнему, был глух, хранил меня невидимой рукой.
Неожиданно меня вызвали на допрос. Следователь сказал: “Забудь как страшный сон,” и меня освободили. Вот уж действительно страшный сон, в котором бьют, угрожают выбросить труп на свалку собакам или сбросить с пятнадцатого этажа, ну, а в лучшем случае, просто убить в толпе на остановке. В школе нас учили, что “человек — это звучит гордо”. Но, увы, жизнь с ее реальностью расходилась теорией коммунистического атеизма в корне.
— И все же тебе удалось закончить институт?
— Да, удалось. Закончил успешно. Вернулся домой, а там новая трагедия. Брат, которого я очень любил, пришел из армии искалеченным. Он перенес несколько операций, но, не желая сдаваться, продолжал заниматься борьбой. Украдкой ходил на тренировки. Считал, что воля выше смерти. Смерть оказалась выше воли и брата не стало. Мама до сих пор плачет о нем. Ей тяжелее. Она у меня православная, сердцем верит. Но фундамент веры — Слово Божье, а в церкви их этому мало учат, поэтому отчаяние и сомнение не может победить до сегодня.
Бог тогда мне уже много показал, но я не сдавался. Поступив в Минскую академию, закончил ее по курсу маркетинга и менеджмента. Искал себя в бизнесе, строил дом, завел хозяйство, учил людей и детей в школе, как зарабатывать деньги. Сейчас имею семью: троих детей и ждем с женой четвертого. Работаю старшим диспетчером на газокомпрессорной станции.
— А что произошло с твоим лицом и руками?
— В тюрьме во время голодовки перестроившийся организм стал поедать сам себя. Началось выделение гормонов роста. Стали расти кисти рук, ног, нос, нижняя челюсть. Аденома гипофиза. Лечился облучением на протонном ускорителе в институте протонной терапии в Санкт-Петербурге. Сейчас чувствую себя неплохо, правда, когда переутомляюсь, поднимается давление, теряю работоспособность.
— Сейчас ты верующий. Как это произошло, что изменилось в твоей жизни?
— Изменилось все. Я сам, моя семья, смысл моей жизни. Сначала покаялась моя жена, Таня. Она у меня решительная. А затем, когда я в очередной раз попал на операционный стол под нож, мне пришлось еще раз серьезно задуматься о жизни и смерти. В то время мы сдавали свою квартиру. Ее снимали миссионеры из США, которые приехали к проповеднику из Кобрина, брату Константину. Я тогда уже кое-что знал о Боге.
Оказавшись на операционном столе, слышу, что врачи не решаются делать операцию потому, что я облучен. Понял, что умираю, оставляя жену, детей, и свои неоконченные планы, и так и несбывшиеся надежды. Вижу подходит сестра и говорит мне: “За вас молятся.” Таня рассказала верующим людям о моем состоянии и за меня молились. Осознав безвыходность состояния, мой материалистический ум, словно умер, и душа впервые обратилась к живому Богу. Я просил его оставить мне жизнь. И Бог оставил меня на земле, дав через Иисуса Христа примирение с Собой, а также братьев и сестер, церковь, новое будущее.
Хотя я еще многого не понимал, но Бог начал во мне Свой божественный промысел. Вскоре оправившись от болезни, побывал с братом Константином на миссионерском совещании. Впервые увидев взрослых людей, ведущих себя сдержанно, глубоко рассуждая о жизни, вере, нравственности, спасении людей, склонненых в молитве к живому Богу, словно дети разговаривают с Отцом. Я, не выдержав, склонился в молитве покаяния. Жизнь началась заново. Крещение принял в 1996г. в Кобринском доме молитвы. Сейчас исполняю обязанности диакона церкви. Еще не рукоположен, но понимаю, что Бог испытывает меня,мою веру и любовь к Нему, братьям и сестрам церкви. Пустая душа вновь обрела полноту. Семья, дети, церковь, благовестие полностью насытили пустоты сердечных глубин.
Память сохранит в сердце Александра те тревожные месяцы, проведенные в “Бутырке”, но прощение, которым простил его Иисус Христос, покрыло любовью прожитые события и людей, оставивших тяжелые следы в его судьбе. Справедливый суд поставит все на свои места, но Александр не придет на него потому, что верит в распятого и воскресшего Господа славы. Теперь Александр и весь дом его служат Господу Иисусу Христу.
(Беседовал К.Ткаченко.)