Папа умер, когда мне было пять лет. И, хотя я хорошо помню похороны, осознание папиной смерти и страшное слово «никогда» пришли ко мне года через два. А это время я жила постоянным ожиданием его возвращения, представляла, как он удивится нашему новому дому, как обрадуются мама и братья, как папа возьмет меня на руки, а я расскажу ему обо всем, что происходило с нами за эти долгие, мучительные годы разлуки. Но папа не пришел… Теперь уже стерлось из памяти, как именно я поняла, что он больше никогда не вернется, но это случилось. В холодный зимний вечер слово «никогда» открылось своей страшной сутью моему детскому сознанию. С тех пор папа стал самой желанной мечтой, полубогом, королем из сказки, в которой мы все когда-то жили.
Сказка закончилась, и началась новая жизнь, в которой мы остались только с мамой. Вернее, она осталась с четырьмя детьми на руках, без всяких средств к существованию, без прописки на новом месте жительства, без надежды на улучшение. Теперь, когда я сама взрослая и имею семью, мне понятно, какой непосильный груз упал на ее плечи.
Ей хватило бы только смерти любимого человека, а пришлось еще переезжать в другую республику, растить детей без отцовской заботы, считать каждую копейку и испытать на себе весь гнет уничтожающей машины под названием «советская власть».
Нашу семью отказались прописать, а это значит, что нельзя было устроиться на работу, нельзя отдать детей в школу, нельзя получить кредит или отоварить талоны, которых тоже не давали без прописки. Список запретов можно продолжать долго, и последним будет невозможность голосовать, что не очень-то нас и волновало. Четыре года каждый день мама ходила по советским инстанциям в поисках справедливости или милости. Кажется, не осталось в Минске дверей, в которые не постучалась бы мамина рука. Но, начиная от министерства и заканчивая паспортным столом, ответ был один: «Вас никто не пропишет, уезжайте, откуда приехали».
Такое отношение мы “заслужили” благодаря папиной активной христианской деятельности, за которую он был репрессирован при Сталине и потом не раз находился под следствием. Мама тоже не стояла в стороне, с юности она была хорошо известна комитетчикам за свою энергичную работу в церкви. Ей отлично были знакомы допросы, обыски, угрозы. Но раньше чувствовалась поддержка мужа, который умел утешить, успокоить и взять на себя всю ответственность. Теперь она стояла одна, а за спиной — четверо детей, которым нужно кушать, одеваться и учиться. Вечером мама приходила домой измученная и удрученная, а утром снова собиралась и уходила. И так — четыре долгих года.
В школу мы ходили только из милости директора, который пошел маме навстречу, а старшая сестра в 16 лет мыла посуду в фабричной столовке, потому что это было единственное место, куда ее взяли без прописки и образования.
Какое может быть образование для дочери врага народа? Советская жизнь — для советских людей, а мы инородцы, пятно на репутации, нас надо из этой жизни выдавить, убрать, скрыть, замазать, чтобы не было и духу верующих в светлом коммунистическом обществе. Вот и давили… Только мы, дети, эту давку не очень-то сильно и ощущали, вся тяжесть упала на мамины плечи.
Как она не сломалась в таких тяжелых обстоятельствах? Где находила силы, чтобы жить и надеяться? Почему не впала в затяжную депрессию и не обвинила Бога или окружающих в своих бедах?
Моя мама не железная леди и не стальная пружина. Она настоящая женщина, которая нуждается в поддержке и опеке. Но так случилось в жизни, что вся тяжесть обрушилась на ее хрупкие плечи. Ей бы впору сломиться, да ее и ломали каждый день, но мама, как птица Феникс, восставала из пепла и жила. Именно жила, а не влачила жалкое существование обиженной вдовы. А вместе с ней жили и мы. Теперь в маме и ее настроении была заключена наша жизнь.
А жизнь у нас была замечательная. Несмотря на то, что мама не получала никакой финансовой помощи от государства, не было дня, чтобы мы голодали: Господь заботился о нашем пропитании. На день рождения, Пасху и Рождество каждый получал подарок, в доме было уютно, чисто и гостеприимно. На каникулы мама возила нас к друзьям в Петербург или Киев, а летом на три месяца мы уезжали на свою родину, а если учесть, что наша родина находится на черноморском побережье Кавказа, получалось, что все лето мы проводили на курорте. По воскресеньям, да и среди недели в нашем доме собирались гости и были настоящие общения с молитвой, рассуждением, пением и обязательным чаепитием. К маме приходили за советом и поддержкой ее подруги, приезжали знакомые из других республик, хороводили друзья мальчишек, в своей комнате шепталась с подружками сестра. Каждому было место в нашем доме, для каждого находилось доброе слово и угощение. Наверняка, многие посещавшие наш дом и не задумывались о том, как мы живем, как приходится маме одной с нами. Да и что тут задумываться, когда мама суетится на кухне и поет. Разве несчастный человек будет петь?
А мама и не была несчастным человеком. Да, она тосковала и часто плакала вечерами у портрета папы, страдала от угнетения властей и, наверняка, иногда страшилась будущего: тяжело было поднимать четверых детей. Вопреки всем злым обстоятельствам жизни, мама шла к Богу и у Него получала силу, уверенность, радость и надежду. Божья милость обновлялась для нее каждое утро, она черпала в Нем энергию и жила полной жизнью, и Бог был в каждом ее мгновении. Она не проповедовала и не нравоучала, она просто жила благодатью Христовой. Ее дела, поступки, слова, образ жизни и мыслей были пропитаны Словом Божьим. Любое самое незначительное дело мама отдавала Господу, и Он помогал.
Мама много молилась. Для нее это была жизненная необходимость, разговор с Отцом, в котором она решала все дела. А самые ее главные дела — это мы, дети. За нас она и стояла на коленях. Часто, проходя мимо закрытой двери маминой комнаты, я слышала имена своей сестры, братьев и свое, которые мама произносила в молитве. Она молилась о нас и просила у Господа защиты и благословения для каждого. Мы знали об этом, и это знание как-то благотворно влияло на нас. Все мы, такие разные и сложные, прошли через подростковый возраст и бунтарство, но в одном были, не сговариваясь, едины: маму не нужно огорчать, ей и так немало досталось. Все свои проделки и шалости мы тщательно скрывали. Маме достаточно было сказать: «Иди, доченька, но я не благословляю», — чтобы доченька выбросила из головы даже мысль о дискотеке, ведь у мамы были особенные отношения с Богом, Он ее точно послушает.
Вспоминая свое детство, я не могу припомнить случая, чтобы мама кричала на кого-то. Даже о повышении голоса говорить не приходится. Она разговаривала с нами, любила и уважала нас. Именно уважала, ведь каждый из нас был особенным. У каждого были таланты, каждый был красавец, умница и все такое прочее. Наши отметки в школе никак не влияли на мамино мнение о нас. Вообще, для нее ценности были только в Боге, в церкви, в служении Христу и людям. Для мамы самым важным был вопрос наших взаимоотношений с Богом, а уж все остальное второстепенно. Ее очень огорчали прогулы в школе, но пропуски служения были гораздо тяжелее. Но она никогда не заставляла нас ходить в церковь. Мама предлагала нам, уже подросткам: «Доченька (сыночек), пойдешь со мной в церковь?» Ты лежал в постели и придумывал, как бы не пойти утром на служение: хочется спать, друзья пригласили куда-то, да и вообще… Но тут заходила мама, ласково предлагала тебе, ты отказывался, а потом лежал и представлял, как она одна пойдет в церковь, а потом, после служения, будет глазами искать тебя, не найдет, и огорченная, опять одна (имеется в виду без тебя), пойдет назад. Дома она не упрекнет, но ты же знаешь, что это важно для нее. И вот так, злясь в душе, ты собирался и шел хотя бы к концу служения, чтобы мама нашла тебя глазами и обрадовалась. За эту искру радости в ее глазах ты тянулся через весь город в церковь.
Как-то в подвале нашего дома обвалились полки с вареньями и соленьями, заготовленными на зиму. Мама в это время была на спевке хора. К ее приходу мальчишки вдвоем не только дочиста вычистили весь пол подвала, залитый сладко-солеными заготовками, но и восстановили полку, а оставшиеся банки расставили пореже, чтобы не было заметно. Мама потом все удивлялась, как быстро этой зимой закончились огурцы и варенье. Только через много лет ребята рассказали ей правду.
К сожалению, мы все равно доставляли маме хлопоты и проблемы, но это было не специально и не назло. Никто не мог чувствовать себя счастливым, когда она была огорчена или расстроена.
Мама никогда не воспитывала нас каким-то особенным образом. Она просто жила, а мы перенимали этот образ жизни. Она никогда не говорила, что нужно быть гостеприимными, а просто была такой. С любых своих скудных доходов мама отдавала десятину и в любое время была готова прийти на помощь нуждающемуся, всегда несла служение в церкви, была рачительной хозяйкой, заботливой и нежной матерью и дочерью, не сплетничала, не мстила и не тратила время попусту.
Когда мне было двадцать лет, я впервые поняла, что у верующих людей есть недостатки. Одна взрослая женщина, мамина подруга, при мне устроила своему мужу настоящую выволочку. Я смотрела во все глаза и не могла поверить: разве верующие могут ругаться? Мама никогда не позволяла себе сказать хоть одно плохое слово на кого-то в присутствии детей. Я и представить себе не могла, что среди верующих есть ссоры, зависть или разногласия, пребывая в твердой уверенности, что все христиане такие святые, как и моя мама.
Сегодня моя мама счастливая женщина. С ее плеч упал непосильный груз заботы о детях: мы все выросли, имеем семьи, а мама — внуков, но самое главное для нашей мамы — мы все христиане. Наши покаяния и крещения были для нее большими праздниками, чем наши свадьбы. Господь дал ей великую милость: она видит всех своих детей в церкви.
Это было ее мечтой, ее молитвой, ее целью. Мамины ценности всегда были в небе, и она молились, чтобы и мы получили небесную прописку. Ее молитва и жизненный пример проложили нам всем дорогу к настоящему счастью, к Богу. В одном стихотворении есть такие строки: «Путь твой, как подвиг, весь мужеством светится, он мне помог с моим Господом встретиться, милая мама моя». Это — о моей маме. //
Зоя Лукьянова