Родился я в 1920 году в д.Долгая Дуброва Житковичского р-на Гомельской области в семье евангельских христиан. Отец был членом церкви в д. Гряда, и я дома никогда не слышал шума, ругани и скверных слов.
В 1929 году церковь была закрыта, пресвитер арестован, в деревне началась коллективизация. В Долгой Дуброве было только две верующих семьи. Одну причислили к кулакам и выслали на Север, а отец был вынужден пойти в колхоз. В 1933 году арестовали людей, управляющих фермой, а вместе с ними и моего отца — только за то, что был баптистом. Однако вскоре его отпустили по ходатайству брата моей матери. Он вернулся в колхоз, пошел работать, но из страха перед новым арестом переехал в Бобруйск, потом забрал семью, а я остался со старшей сестрой и там оканчивал десятилетку.
Перед поступлением в вуз я колебался в выборе профессии — между медициной и педагогикой. После окончания школы приехал к отцу, и он посоветовал мне поступать в пединститут. Так, в 1938 году я стал студентом.
Когда после первого года обучения приехал домой, мама предложила сходить на богослужение в Бобруйске. Так я посетил тайное собрание верующих в доме Воробьевых.
Проповедь на место из Евангелия от Матфея: «Блаженны чистые сердцем», — так легла мне на душу, что самому захотелось иметь чистое сердце. Я не был комсомольцем, не танцевал, не ругался, но именно эти слова дали толчок для моего духовного роста.
В Минске в то время я знал только одну сестру-христианку — Агафью Кадыч, вместе с которой мы читали православную Библию.
В 1940 году, через год, я снова побывал в общении верующих в Бобруйске, которое проходило у брата Шишко. Проповедь Ивана Лаптева о последнем времени потрясла меня. Я запомнил многие места из Библии, а потом начал читать об этом дома, что послужило основанием моего духовного обращения к Богу.
Когда приехал в Минск, то пересказал Агафье слова Лаптева.
А она рассказала мне о себе, своей семье и о том, какие были общины христиан в Минске. В 1929 году пресвитер Минской церкви был приговорен к заключению за свою веру на три года. После возвращения из тюрьмы его арестовали снова, и, в конечном счете, он не вернулся: вероятно, его расстреляли. Его преемник Дубко тоже был арестован и, по-видимому, тоже расстрелян. Следующий пресвитер Ремизевич Степан Тимофеевич был отправлен в лагеря на Север. Через пять лет он вернулся, но его сослали в Казахстан. Сестры тоже подверглись аресту, а минские церкви евангельских христиан были закрыты. Община баптистов также была закрыта в 1936 году. Христиане были рассеяны. Собрания не проводились до 1941 года.
В 1939 году вернулся из заключения брат Лагута Павел Игнатович (диакон) и поселился в Бобруйске, потом переехал в Смолевичи. Когда немцы жгли Минск, он молился, чтобы его дом не сгорел, потому что в нем находилась Библия. Как только началась война, Павел Игнатович начал проводить христианские беседы в доме сестры Лапиной, которая жила на ул. Толстого. Эта весть быстро разлетелась среди верующих, и новые сестры (жена Чечнева, Акулова и другие) присоединились к общениям. Затем собрания, которые проводил брат Лагута, перенесли в пос. Коминтерн, и к ним присоединились Кецко с женой, братья Кривонос и другие.
Во время оккупации приходить на собрания было опасно, но тем не менее я посещал богослужения. В августе 1941 года решил принять крещение. Во время испытательной беседы братья задавали мне разные вопросы, в том числе и о том, что я буду делать, если меня арестуют. Сердце мое задрожало, но я ответил:
— Буду надеяться на Господа, что Он поможет нести мой крест.
24 августа 1941 года в р-не велозавода на Свислочи я заключил завет с Богом. Крещение было проведено тайно. Фактически, я стал первым крещаемым в восстанавливаемой Минской церкви.
На собрания приходили бывшие члены общин евангельских христиан и баптистов в количестве 15 — 16 человек, которые объединились в это нелегкое время.
Зимой 1941-42 года собирались в частном доме. Однажды во время собрания зашли два немца и потребовали разрешительные документы на проведение собраний, но у нас их не было.
Тогда они сказали, чтобы мы немедленно получили документы в горуправе, потом посмотрели наши Библии и песенники и ушли.
На следующий день руководитель общины получил в управе документы, и мы стали собираться легально в клубе шоферов, где помещалось до 100 человек.
Опасности военного времени заставляли людей прибегать к Богу и искать Его помощи и защиты. В 1942 и 43 годах были большие крещения на Березине, так что церковь увеличилась до 150 членов.
В начале июня 1944 года, еще при оккупации, мы с братом Фоней поехали на съезд ЕХБ в Минск, правда, опоздали и были в качестве гостей. Большая часть делегатов приехала из Западной Беларуси. Обсуждался вопрос евангелизации нашей республики и был избрал Совет, председателем которого стал Дзекуць-Малей. После съезда Дзекуць-Малей и Панцевич уехали на Запад, а мы с Кецко — в Вильнюс. По дороге нас остановила жандармерия и отправила в немецкие лагеря, где мы пробыли до апреля 1945 года. Голод, холод, тяжелая работа…
30 апреля нас освободили советские войска и тут же призвали в армию. Мы попали в 1-й Белорусский фронт под командованием Рокоссовского. Сначала служили на острове в Балтийском море, потом — на реке Одер. Наша 46-я дивизия находилась на границе между Восточной и Западной Германией.
В конце ноября 1945 года мне пришла справка, что я окончил три курса пединститута, и меня демобилизовали. Вернулся к родителям, оформил документы и поехал в Минск. Поступил на работу в пединститут, на должность секретаря факультета. Ходил на собрания.
На третье воскресенье пресвитер подходит и говорит: — Можешь служить словом — говори.
И началось служение проповедью. Поступил дальше учиться, а Чечнев, старший пресвитер, мне сказал:
— Ну, закончишь институт, получишь диплом, пойдешь работать, но для церкви — потерян. А церкви нужны работники… — и замолчал.
Я понял, что должен трудиться… для Бога.
Позже перешел работать в центральную медбиблиотеку, но в 1947 году КГБ приказало руководству уволить меня. Два месяца я был без работы. Потом устроился на тихую и спокойную работу — в библиотеку Академии наук. Однако там проработал три недели… и опять КГБ. Потом нашел работу на железной дороге, в отделе перевозок. Начальник хорошо относился ко мне, но парторг вызвал и с презрением сказал: — Как это может быть? Ты грамотный, образованный человек! Как же ты можешь верить в какого-то Бога? — и начал переубеждать меня, но я ответил:
— Христос — это мой идеал, и я буду следовать Ему до конца жизни.
Благодаря моему батрацкому происхождению КГБ меня не трогало до 1950 года. В общине я был регентом (1946-47 гг.), потом приехал Евтухович, и я передал ему служение руководителя хора и остался только проповедником. А 8 июня 1950 года ко мне на работу, в бухгалтерию на галантерейный комбинат, пришли два представителя КГБ и сказали: — Хотим поговорить.
Дома сделали обыск. Правда, Библию не трогали. Хотели показать, что арестовывают за антисоветскую деятельность. Меня увезли в лагерь (ст. 58.1 — за то, что попал в Германию и ст. 58.10 — за то, что верующий) и дали 25 лет. Судили как врага народа. Вопросы на суде задавали просто нелепые:
— Кино посещал?
— Нет.
— Почему?
— Был в собрании.
Пишут: «Выступал против советского кино, культуры и искусства». Следователь был так вдохновлен тем, что строит коммунизм, а тут — антисоветчик.
Я попал в сталинские закрытые лагеря (Караганда — Карлак), потом — в Пермскую область. Там встретил братьев-служителей из разных регионов Советского Союза (Воронеж, Моздок, Балаково и мн. другие). С нами обращались жестоко, на ночь запирали в бараках с решетками, вели на работу под конвоем с винтовками и собаками со всех сторон.
Я отбыл в заключении 5 с половиной лет — до сентября 1955 года. Затем меня вызвал начальник и дал прочитать бумагу, где было постановление снять с меня 15 лет лагерей. Через некоторое время сняли и остальной срок. А реабилитацию предложили лишь в 1975 году.
Когда вернулся домой, с трудом нашел работу, сначала — на стройке. Потом закончил бухгалтерские курсы, поступил в институт животноводства и работал 10 месяцев бухгалтером. А тут начались хрущевские гонения после оттепели. В 1959 году меня увольняют с работы. Хотя и прозвучало предложение: — Вот бумага. Пиши отречение — даю трехкомнатную квартиру и назначаю главным бухгалтером. Но я отказался от такого предложения и труда в церкви не оставил. Устроился в ремстройгруппу, где и трудился до пенсии.
Оглядываясь назад, считаю, что самый светлый путь для человечества — Христос: Он истинный идеал. И быть членом церкви ЕХБ престижно, чудесно, прекрасно. Нет лучшего пути, чем идти по пути Христа. Я состарился, скоро уйду с земли, но ясным взором смотрю в небо, где предстоит встреча с Господом, Которому служил и Которому дам отчет за все дела. //
Владимир Канатуш