Родилась я 25 марта 1936 года, воспитывалась в христианской семье. Родители с ранних лет говорили мне о любви Божией и молились за меня, а также за всех моих братьев и сестру. Нас у родителей было семь детей, все — верующие. В 1955 году Господь послал мне спутника жизни Румачика Петра. После свадьбы мы жили в частном доме у моих родителей, где нам была отведена одна комната. В этом же доме проводились богослужения.
После смерти Сталина в нашей стране прекратились гонения за веру, но в 1961 году возобновились. В этом году для нашей семьи началось время испытаний. Весной в доме прошел обыск. Через три месяца умерла двухлетняя дочь. Еще через три месяца арестовали моего мужа. Его, отца и моих двух дядей осудили по статье о тунеядстве, несмотря на то, что они работали, и сослали в глухую далекую Сибирь. Осталась я с двумя малыми детьми. Еще через три месяца я узнала, что муж в Сибири сломал ногу. В то время я работала на заводе, но когда узнала, что мой муж лежит в больнице, то попросила, чтоб меня рассчитали и уволилась. Решила поехать к мужу, чтобы вместе в ссылке славить Господа. Через некоторое время мы купили там домик, в котором прожили четыре года, после чего вернулись в город Дедовск. В ссылке у нас родилось еще двое детей: дочь Надя и сын Павлуша, который сейчас трудится миссионером.
Когда подходил срок родов, я поехала рожать в город Красногорск. Павлик родился весом 5 килограмм и 100 грамм. Когда акушерка увидела ребенка, то сказала: “Эх, какого жеребца родила.” Эта женщина знала, что я баптистка, поэтому всячески старалась, чтобы я умерла. И когда я начала чувствовать, что жизнь моя подходит к концу, то я воззвала к Богу, чтобы Он, если Ему угодно продлить мою жизнь, продлил. В это время открывается дверь и входит заведующая роддомом, подходит ко мне и начинает расспрашивать меня, как я, как мое здоровье. Я рассказала ей о том, что желала сделать со мной акушерка. Она сразу начала спасать меня и приводить к жизни. Через нее Господь укрепил мои силы, и так я осталась жива.
После ссылки начались новые гонения наших братьев, в том числе и моего мужа.
В это время у нас родился пятый ребенок — Валя. Когда Петя забрал меня из роддома и мы пришли домой, мы стали на колени и поблагодарили Господа за ребенка. После молитвы муж сказал мне: “Любаня, я не могу оставаться дома, я должен идти трудиться для Господа.” Я сказала ему: “Иди.” Мы опять помолились, и я осталась с пятью детьми.
Через некоторое время к нам пришли с обыском по воронежскому делу. Тогда мой муж был уже арестован, но они скрывали это от меня, а только спрашивали: “Любовь Васильевна, а где же ваш муж?” Я ответила, что он там, где ему надо.
После окончания обыска я подумала: “А почему милиция из Воронежа, может там Петю арестовали?” И тогда я решила ехать туда, чтобы отыскать его там. Взяла Валюшу, которой тогда было шесть месяцев, привязала ее марлей к себе, в руках пеленки и передача и поехала искать мужа.
В прокуратуру я не пошла, так как знала, что от меня будут скрывать все данные. Придя в тюрьму, я тоже не стала спрашивать, здесь он или нет, а сразу написала заявление, чтобы приняли передачу. У меня ее приняли. Я поблагодарила Господа, что нашла своего мужа.
Позже Петю перевели из Воронежа в Москву. Я взяла пятерых детей и поехала к нему на свидание. Нам позволили видеться два часа. Сидели мы по разные стороны стола, рядом с нами сидел надзиратель. Когда Петя увидел наших маленьких детей, то слезы навернулись у него на глазах, а Павлуша упал лицом на стол, и все свидание проплакал, не поднимая глаз на отца. Я просила: “Господи, помоги мне не заплакать, чтобы мой муж не увидел мою горесть через эти слезы, чтобы я всегда была радостной, чтобы ему легче было нести эти испытания.” И Господь давал мне силы. Когда я увидела слезы на его глазах, я сказала: “Петенька, а плакать-то зачем, не надо плакать. Слава Богу, мы сегодня видим друг друга, мы сегодня живы.” И он заморгал глазами и перестал плакать.
Я понимала, что это не просто слезы, а слезы переживания. Ведь он находится в тюрьме, а мы с детьми живем без отца. Детей приходится воспитывать в такое тяжелое время: дни страданий, гонений, преследований за верность Богу. В атеистической стране было очень тяжело воспитывать детей. Им насильно вешали на грудь октябрятские значки. Из моих детей никто не был ни октябренком, ни пионером, ни комсомольцем. Господь помогал мне отстаивать их, и я боролась за их души, все силы полагала на это, об этом умоляла Господа. И слава Богу, дети мои выстояли, они так же стремились любить Господа и подражать вере родителей своих.
Гонения в нашей стране усиливались. Наших молодых братьев, которых призывали в армию, бросали в тюрьмы за то, что они были верны Господу и не принимали присягу. И Господь побудил нас, чтобы мы стали в проломе, потому что сказано: “Спасай обреченных на смерть.” Я также решила работать в женском комитете по защите гонимых за веру в Бога. Из-за того что я работала там, у меня появилось много неприятностей. Были постоянные угрозы, притеснения, гонения. Велась слежка. Наша квартира прослушивалась, поэтому мы с детьми не могли нормально поговорить. Когда мне нужно было уйти из дому, чтобы послать телеграммы правительству, мне нужно было уйти от слежки. Я показывала детям на пальцах, что иду на почту. Если не вернусь, то значит, что я в тюрьме. Вслух говорить это я не могла, но дети меня понимали. С молитвой я ехала в Москву отправлять телеграммы, которых иногда было более сорока. Каждое мгновение я готова была к тому, что кто-то положит мне руку на плечо и скажет: “Пройдите с нами, вы арестованы.” Для такой работы нужна была большая сила, но сила эта была только в Боге. И я склоняла колени и молилась, чтобы Господь помог мне вынести все это.
Органы КГБ, зная труд наших десяти сестер, что мы оглашаем по всей стране, что творится, решили победить нас. Но это было невозможно, потому что Господь был с нами, потому что у нас всех было помногу детей: у кого — двенадцать, у кого — десять, у кого — восемь, у кого — шесть. И поэтому нас было очень трудно посадить. Наша сестра Лидия Михайловна Винс за работу в женском комитете отсидела три года. Но мы продолжали работать, мы были готовы за верность Богу идти даже в тюрьму.
Однажды меня вызвали в горисполком и предупредили: “Если вы еще раз придете в собрание с детьми, то мы детей отберем, а тебя посадим.” Когда я вернулась домой, то старшая дочь спросила меня: “Мама, а что тебе сказали?” И когда я рассказала, то она говорит: “А ты пойдешь в собрание?” “Конечно, — говорю. — И пойду вместе с вами, и Господь защитит нас.”
Детям было очень трудно переживать все это, и мы каждый день молились, чтобы Господь сохранил нас всех в верности, сохранил нашего папу в тюрьме, чтобы помог и мне в этом нелегком, тяжелом труде. В то время начали отбирать детей. Мои дети знали об этом, и им было очень тяжело. Я просила их: “Детки, уповайте на Господа. Если даже Он допустит, что меня арестуют и вы окажетесь без отца и матери, то знайте, что у вас есть лучший Друг — Отец Небесный, Который никогда не оставит. Даже если вас отберут у меня, помните, придет время — по вашим молитвам вас вернут к родителям своим.
Мне приходилось детей своих малых оставлять со старшей дочерью, которой было четырнадцать лет, и уезжать на три-четыре дня. Готовила им еду, ставила ее в холодильник. Я не могла пригласить никого из сестер посидеть с детьми, потому что они не могли понять, зачем я это делаю, куда я еду, когда на меня сыплются такие угрозы. Но я молилась, чтобы Господь сохранил моих детей, и Он отвечал на мои молитвы.
Однажды мы не уложились в сроки и пришлось остаться на совещании еще на один день. Сестры спрашивают: “Люба, с кем у тебя дети?” Я отвечаю: “С Господом. “ “Как с Господом?” — удивляются они. И тогда все сестры начали молиться о моих и своих детях.
Вот так Господь хранил деток моих в руке Своей. И хочу вам сказать, что какие бы угрозы ни висели над нами, но Господь защитил нас, Господь не допустил, чтобы меня посадили, Господь не допустил, чтобы у меня отобрали деток. Он все дает по силе. Благодарю за все Бога моего.
Мой папа за верность Господу отсидел четыре срока. И он не видел моего мужа одиннадцать лет. То мужа арестуют — папа на свободе, то папу арестуют — муж на свободе.
Богослужения проходили в доме моих родителей. В 1961 году, когда судили моего папу, мужа и дядей, судом было вынесено решение о конфискации дома. Мотивировали это тем, что он якобы был построен не на свои средства. И та половина дома, в которой проходили собрания, была отобрана, а мы перебрались в одну половину: родители жили в двух комнатах, а я со своими детьми — в одной. Когда мы принесли с роддома Валечку, то не было места, куда бы можно было поставить кроватку, поэтому до трех месяцев она спала на столе. Позже пришлось потеснить все кроватки и все же поставить кроватку. Но другого места, как возле окна, не было. Валя часто болела. Я писала ходатайства и жалобы о том, что у нас отобрали дом, просила, чтобы мне предоставили жилье. Решением суда постановили предоставить мне жилплощадь, но работники КГБ всячески мешали этому. И, несмотря на эти козни, судебный исполнитель добилась, чтобы меня вселили в новый дом. Мне дали трехкомнатную квартиру. Это случилось вопреки всем желаниям работников КГБ. Когда они узнали об этом, то пришли в ужас и сказали: “Мы не дадим ей жить в новом доме. Мы выселим ее в дом, где ничего нет: ни газа, ни воды.” Мы молились, чтоб Господь устроил все. Меня не хотели прописывать в течение шести месяцев. Я начала писать в Москву в прокуратуру о том, что меня хотят оштрафовать за то, что я не прописана. Они спросили: “Так кого же надо штрафовать: вас или того, кто не хочет прописывать?” И, наконец, пришло решение меня прописать.
В это время мой муж был в тюрьме и ему оставалось немного времени до конца срока. Когда он вернулся, его также прописали.
Но мы не могли жить спокойно в нашей стране. Гонения продолжались и усиливались. Прошло немного времени и моего мужа опять начали преследовать. Он опять ушел трудиться в подполье. Вскоре его вновь арестовали и отправили очень далеко. Через некоторое время после ареста мужа у нас родился сын Гена.
Однажды Петя написал мне письмо: “Люба, мне положено личное свидание.” Это значит, что нам отведут отдельную комнату, где мы сможем вместе варить еду, кушать, общаться. Дальше он писал так: “Но я не могу пригласить тебя, так как знаю, что ты с маленьким сыном.” Гене тогда было два месяца. Я так обрадовалась возможности увидеться, что сразу же решила ехать с маленьким ребенком на свидание. Один брат-старец помог мне отвезти туда продукты, пеленки, а я несла на руках маленького Гену. Когда в лагере узнали, что я из Москвы, с такой дали приехала к мужу на свидание с двухмесячным ребенком, то все были удивлены и говорили: “А у нас жены рядом живут и не приезжают на свидание”.
Я пришла к начальнику лагеря с заявлением. Около кабинета была очередь, и когда я там стояла, то увидела, что много начальников пошло к нему в кабинет. Мне стало как-то не по себе, по телу поползла дрожь и появились мысли, что это все для того, чтобы сделать препятствия к нашему свиданию. Я стала усиленно молиться, чтобы Господь дал мне сил и мудрости, чтобы я и им сказала о Христе, что Бог и их любит. В кабинете начальника первый вопрос ко мне был: “Ваш муж верующий?” Я ответила: “Да! Не только мой муж, но и я верующая. Я летела в самолете и видела всю красоту творения Его, как Он все чудно устроил.” И стала им говорить о Христе. Они долго слушали. И вдруг один прерывает и говорит: “А вы знаете, что ваш муж сектант? Он не повинуется властям.” Начальник тогда говорит: “Это не наше дело. Его привезли сюда отбывать срок.” А потом сказал: “А вы знаете, мы свидания даем только тем, кто хорошо работает, а ведь ваш муж не блестит.” Я ему ответила: “Он еще не успел заблестеть, ведь только прибыл в лагерь. Только два месяца как привезли. Вот поработает и заблестит. Вы увидите, какой мой муж прекрасный труженик.” Тогда начальник отряда, в котором находился мой муж, сказал начальнику лагеря: “А вы знаете, это такой прекрасный человек, я таких людей еще не встречал. Да и работает он тоже хорошо.” Тогда начальник лагеря возмутился: “Так почему же это не внесено в личное дело, почему ты не записал?” “Так ведь нельзя записывать, пока не прошло три месяца,” — отвечает он. Потом начальник лагеря спрашивает меня: “Скажите, а вы молились Богу, когда ехали сюда?” Я ответила: “Да! Не только я молилась, но и вся наша церковь молилась о том, чтоб Господь расположил ваше сердце к добрым делам.” Он низко опустил голову и долго молчал. Ну вот, думаю, сейчас он скажет: “Ну и где же ваш Бог? Я не дам вам свидания.” Однако он поднял голову и сказал: “Бог услышал вашу молитву. Я даю вам свидание на трое суток без выхода на работу.” Это означало, что трое суток я буду с мужем и его не будут выводить на работу, тогда как другим давали свидания так, что муж днем на работе и виделись только ночью. Так Господь помог во всем. Слава Ему за это! Сколько было радости у отца видеть маленького сыночка и жену! Среди всех скорбей и испытаний Господь посылал и радость.
Такие свидания предоставлялись один раз в год. Это произошло в 1970 году. В 1971 году нам также полагалось свидание. Но Петя написал: “Люба, свидания не будет, так как у нас в лагере карантин.” Я очень опечалилась, ведь так ждала этой встречи, и вот ее не будет.
В феврале 1972 года у нас умирает шестнадцатилетняя дочь. Произошло это по вине врачей. Последние два года у нее было высокое давление, поднималась температура, но врачи говорили, что у нее грипп. А у нее отказывали почки. Это было тяжелое испытание. Меня пригласили в институт и спросили: “Готовы ли вы на пересадку почек?” Мне нужно было принимать решение, а у меня не было даже мужа поблизости, чтобы посоветоваться. И в молитве пред Господом я решила согласиться на эту операцию. Я не знала почему и лишь позже поняла: так было нужно. Я молилась Богу о том, что если есть воля Божия, чтобы она была жива, то пусть Он сделает чудо и исцелит ее без операции, а если воля Его на то, чтоб она умерла, то пусть нож не коснется ее. И вот однажды я приехала в институт , а профессор говорит мне: “Ваша дочь до операции не доживет.” Эти слова, как ножом резанули по моему сердцу, и покатились слезы. Но внутренне я поблагодарила Господа за то, что Он ответил на мои молитвы, такова была Его воля. Я не смела выпрашивать у Бога мою дочь. Моя тетя, когда умирал ее сын, взывала к Богу: “Господи, оставь его! Господи, оставь его!” И Он оставил. Потом она много лет мучилась с ним. Она умерла, а он до сих пор пьяница. Поэтому я сказала: “Господи, да будет воля Твоя!” Эта наша дочь очень любила Бога. Часто рассказывала в церкви стихотворения, играла на аккордеоне, пела, славила Господа. Ее все любили в церкви. Я знала, что если она умрет, то она будет с Господом. После этого профессор сказал мне: “Пойдите к дочери. Но ни о чем не спрашивайте, кроме того, что она хочет кушать.” Я вошла к ней, сердце мое сжалось при виде ее. Она мне сказала: “Мамочка, как я рада, что ты ко мне пришла. Ты так давно ко мне не приходила.” Я говорю: “Доченька, как твое здоровье?” Врач меня останавливает, а она говорит: “Хорошо, мама. У меня ничего не болит.” Я сразу поняла, у нее отказали почки и поэтому она не чувствует боли. Я спрашиваю: “Доченька, что ты хочешь покушать?” Она мне сказала и после этого профессор говорит: “Все, мамаша, уходите.” Мы поцеловались, и я ушла. Когда я приехала домой, то мы решили ее забрать и лечить дома травами. Но было поздно. С сестрой Люсей мы приехали в институт, чтобы забрать ее, но профессор сказал, что мы не можем ее забрать, потому что она в таком состоянии, что мы не довезем ее до дома живой. Я сказала: “Я не знаю, кто раньше умрет: я или моя дочь, но я ее забираю.” Тогда он показал мне, в каком она состоянии. Она искусственно дышала кислородом. Я спросила: “Доченька, ты хочешь домой?” Она сказала: “Да, мама, я очень хочу домой.” У меня тогда сжалось сердце, и я сказала: “Я возьму тебя отсюда.” Я отошла от нее, чтобы она не видела моих слез и сказала профессору: “Я ее беру домой под расписку.” В тот же день я повезла ее домой. В машине она дышала кислородной подушкой. Когда мы стали на молитву, то мне сделалось плохо. Меня отвели в другое помещение. Получилось, что дочь умирала в одной комнате, а я — в другой. Я начала молиться: “Господи, ты видишь сколько у меня малых детей! (Последнему был годик.) Ради них продли мою жизнь. Но да будет воля Твоя. Несмотря на то, что были открыты все окна, я задыхалась. Отпустило лишь тогда, когда в этот же день, в 23 часа 5 минут, умерла моя дочь. Долгое время мне не могли сказать о ее смерти, но я уже знала, сердце мое чувствовало. Потом мой брат осмелился и сказал мне об этом, и я произнесла: “За все слава Богу! Бог дал, Бог и взял.”
Моего папу вызвали в исполком, так как я была очень плоха, и сказали: “Смотрите, чтобы у вас не получилось хуже, чем у Нагиньских.” У Нагиньских, верующей семьи, когда хоронили утонувшего мальчика, отобрали гроб и в верующих кидали камнями. Мы стали усиленно молиться. И когда мы вынесли тело дочери из квартиры, народу было очень много. Все вокруг было занято народом. И вдруг через эту толпу пробирается здоровенная детина. Я взмолилась: “Господи, защити нас!” Вся церковь была предупреждена. Верующие обступили гроб, родственники и мой папа несли его на своих плечах.
И когда мы вынесли тело дочери из квартиры, народу было очень много. Все вокруг было занято народом. И вдруг через эту толпу пробирается здоровенная детина. Я взмолилась: “Господи, защити нас!” Вся церковь была предупреждена. Верующие обступили гроб, родственники и мой папа несли его на своих плечах. И враги не смогли навредить нам. Слава Господу за это!
В то время шли усиленные гонения на христиан. По телевидению и по радио настраивали людей против нас. Говорили, что мы приносим человеческие жертвы. По городу пронеслась весть о том, что я принесла дочь в жертву. Когда я выходила на улицу, то на меня прямо пальцами показывали и говорили: “Вот она принесла в жертву свою шестнадцатилетнюю дочь.” Очень трудно было все это переносить, но слава Господу, что мы и в трудностях остались верными Ему.
Потом Петя присылает письмо о том, что ему дали личное свидание. Я поехала к нему. Слава Богу, что это свидание нам дали не осенью, а после смерти дочери. Потому что я могла его утешить, мы могли понять друг друга в нашей скорби. На свидании после тяжелой утраты мы могли со слезами на глазах утешать друг друга тем, что Господь поможет нам. Мы так благодарили Бога, что Он после всех скорбей и испытаний дал нам радостную встречу.
Богослужения наши разгонялись. Постоянно были угрозы в мой адрес. Работники милиции стучали по столу и кричали: “Румачик Любу мы посадим! Посадим и отберем детей!” Церковь тогда мало знала о нашем труде в женском комитете, потому что было очень тяжелое время, и мы старались скрывать этот труд. Но однажды мы решили действовать открыто. Вышел журнал, где было помещено ходатайство за наших гонимых братьев, под ним второй стояла моя подпись. Журналы эти раздавались по всем церквам в нашей стране. Когда мой папа увидел мою подпись, то испугался, что все теперь будут знать, что я несу это служение. На меня было возбуждено уголовное дело. Работники прокуратуры приходили в школу, спрашивали, как у меня учатся дети. Но учителя очень любили моих детей, они очень хорошо учились и поведение у них было прекрасное. Учителя сказали: “Прекрасные дети. Ничего плохого о них сказать не можем. Да и мать воспитывает их очень хорошо.” Приходили в поликлинику и спрашивали у врачей, как я отношусь к детям. Они сказали: “Эта мать очень беспокоится о своих детях. Как только кто-то из них заболеет, она сразу просит: “Зайдите, ребенок мой заболел.” Они не добились плохих показаний ни от учителей, ни от врачей. Но работники КГБ все равно были настроены против меня, потому что мои дети росли в христианском духе, с детства я прививала им любовь к Господу. И Господь помогал мне в этом, несмотря на то, что в то время гонений это был очень нелегкий труд. Но я просила у Бога сил для того, чтобы наставлять детей на путь спасения.
Однажды ко мне пришла учительница и говорит: “Любовь Васильевна, а почему у вас умерла дочь? Ведь вам предлагали положить ее в институт на операцию, а вы отказались.” Я сказала: “Нет. Я согласилась на операцию и положила ее в институт. Но у нее был хронический полинифрит.” Я показала ей справку, и она поверила: “А ведь знаете, все говорят, что вы принесли ее в жертву.” Я отвечаю: “Пусть говорят, на христиан всегда были ложные свидетельства.” Она говорит: “А вот завтра мы будем принимать Валечку в октябрята.” “Тогда я ее не отпущу в школу.” “Ой, как хорошо, как хорошо, что вы так придумали,” — обрадовалась она. Когда ребята в школе у учительницы спросили: “ А где Валя Румачик?” — то она сказала: “Заболела.” Эта учительница очень любила Валю. Таким путем Господь защищал нас и через этих учителей. Слава Ему за все! Ведь в нашей стране над верующими детьми в школе издевались, некоторых избивали.
Нашего старшего сына Мишу, когда он пошел в армию, хотели судить, но Господь послал свою защиту для него. Павлика тоже хотели отдать под суд в армии. Там были верующие ребята, которые собирались вместе для молитвы, и он был там за руководителя. Среди них был предатель, который донес начальству о них. Нашли у них литературу, доказали, что они собирались на молитву. Приехала я к Павлику на свидание, и он мне об этом все рассказал. Чтобы знать, что с ним в дальнейшем, мы договорились, что, если от него не будет писем, значит его посадили в тюрьму и будет суд. Я каждый день ждала от Павлика писем. Но их не было. Я решила, что его арестовали. В это время мой муж сидел в тюрьме. Я решила поехать к своему сыну и повезти ему передачу в тюрьму. Я складывала ему передачу и пела песню: “Снова несешь передачу, но только уж сыну теперь…” Слезы были на глазах моих, и сердце мое сжималось. Но я не роптала, я все принимала из рук Господа, я вверила в руки Господа мужа своего, я вверила в руки Господа детей своих, я молилась, чтобы Господь дал детям нашим силы быть верными Ему, быть такими, как их папа.
Приехала я в воинскую часть и первым долгом прошу дежурного солдата: “Сынок, позови, пожалуйста, Павлика Румачика.” А у самой сердце сжимается, так и кажется, что он скажет, что его нет. Но он сказал: “Сейчас позову.” Тогда я подумала, что, может, этот парень не знает, что он в тюрьме. Стою жду. Смотрю, идет Павлик мой, худой, бледный. Мы обнялись. Он говорит: “Мамочка, ты что приехала?” “Да, сыночек, приехала, передачу тебе привезла.” Он пошел к начальнику, чтобы ему дали свидание со мной. Нам отвели комнату для свидания, и когда мы в нее пришли, то он меня спросил: “Мамочка, что у тебя вкусненькое есть?” Я говорю: “Сыночек, ничего нету. Ведь я тебе везла самое необходимое. Я ведь тебе передачу в тюрьму готовила.” Так мы с ним посидели, помолились. Оказывается, что после того как я уехала от него, он заболел желтухой и его положили в больницу, поэтому он никак не мог написать мне письмо. Так как время его службы подходило к концу, то я пошла к начальству и стала просить, чтобы его отпустили домой вместе со мной. Сначала они отказывались, говорили, что сами отправляют людей, дают им деньги на поезд и в дорогу пищу. А я им говорю: “Вы посмотрите на него, на кого он похож. Ведь он только после больницы, а ведь я его буду кормить совсем не так, как вы.” И Господь и здесь помог: Павла отпустили, и мы приехали вместе с ним домой. Но когда его отпускали, то сказали, что если в Дедовске его застанут в каком-нибудь служении и на него заведут дело, то этот неоконченный процесс будет приложен к делу. Но слава Господу, что Он был нашей защитой и Павлушу не осудили. До сего времени он на свободе и трудится миссионером.
В моей семье было восемнадцать обысков. Каждый из них переживать было очень тяжело, ведь на твоих глазах отбирают литературу. Однажды, когда пришли работники милиции, мой муж был дома. Я поняла, что его арестуют. Пока проводили обыск, я села за машинку, сшила ему сумку и положила ему туда все необходимое для тюрьмы. Обыск закончился, и они сказали: “Петр Васильевич, пройдемте с нами. Мы вас долго задерживать не будем, только на короткое время.” Он говорит: “Я знаю это короткое время, оно у меня по три года бывает. Но разрешите мне перед уходом пройти в комнату и помолиться с моими близкими и родными.” Мы зашли в комнату, где спали маленькие дети, склонились и молились. Они стучали в дверь и спрашивали, почему так долго. А он встал с колен, поцеловал меня, детей, вышел к ним. Они взяли его и повезли. Тогда дали ему три года тюрьмы.
Его лишали свиданий, лишали переписки, лишали передач. Однажды я поехала с дочерью Надей к нему на свидание. Летели девять часов на самолете. Потом ехали ночь в поезде, а ночью Господь мне открыл, что свидания нам не дадут. Я сказала: “Доченька, нам не дадут свидания. Господь во сне мне показал это, чтобы подготовить нас.” И когда мы подходили к тюрьме, нам повстречались два начальника. Мы поздоровались с ними, а они спросили: “А что это вы приехали?” Мы говорим, что на свидание. Но они сказали: “Он лишен свидания.” Конечно, было очень тяжело это воспринимать, но мы, как христиане, готовы были принимать все, что Бог допускал для нас. Такое свидание давалось один раз в год и то нас лишили его. И даже когда нам давали свидание, то очень сильно все проверяли. Был личный досмотр. Раздевали до нижнего белья, а иногда и его снимали. Все продукты изрезали ножом и прокалывали вилкой. Однажды я приехала на свидание со сломанной рукой. У меня размотали все бинты и проверяли гипс. Настолько они боялись, что я принесу хоть какую-нибудь записочку для своего мужа. Вот такие притеснения и переживания мы переносили вместе с мужьями. На свидании ни о чем серьезном поговорить было нельзя, потому что они все прослушивали и просматривали. Не пропускали ни ручки, ни карандаша, ни бумагу, чтобы ничего нельзя было писать. Но Господь наделил нас такой мудростью, что мы скажем только одно слово, а остальное уже понимали. И поэтому все равно мы передавали друг другу, что для всех было скрыто.
Пятый срок моего мужа был пять лет заключения. На одном из свиданий он рассказал мне, что ему очень трудно, что он чувствует, что враги хотят уничтожить его. Он сказал, что, если от него не будет писем, это значит, что его посадили в изолятор. Также он сказал мне, что в карцере он не будет принимать пищи, но с постом и молитвой скажет Богу: “Да будет воля Твоя. Если надо Тебе прославиться через смерть мою, то я готов на смерть.” Свидание подходило к концу и мы, сидя на кровати, решили спеть песню “Что ждет меня, не знаю…” Это пение запомнилось мне на всю жизнь. Сначала мы пели вместе, потом он заплакал, а я пела. Потом он подхватил и пел, а я плакала. И так поочередно. Вот такое тяжелое было наше расставание. Сердца наши что-то предчувствовали, но мы горячо молились Господу, чтобы Он помог нам все вынести и остаться верными Ему.
Прошло немного времени, и я получила письмо от одного заключенного, в котором он писал, что мой муж находится в штрафном изоляторе, пищи не принимает и что он там умрет, потому что ему дали шестьдесят суток. Я сразу полетела к мужу, который находился более чем за пять тысяч километров. Я могла бы написать телеграмму о том, что мой муж в изоляторе, что его желают уничтожить. Но это могли назвать клеветой и дать мне срок. Поэтому я полетела, чтобы узнать, так это или не так. Я взяла бандерольку, которая была ему положена. Подошла к забору лагеря. Мне заключенные сказали, что мой муж находится в ШИЗО и не принимает пищу и что он скоро умрет. Я боялась и им верить, ведь мне могли специально подослать таких людей. Тогда я пошла к контролеру и сказала, что я принесла мужу положенную бандероль, а он мне говорит, что ему не положено. Я спрашиваю: “Почему?” “Он в изоляторе за нарушение.” Я обрадовалась тому, что узнала из его уст. Теперь я могла предпринимать какие-то шаги, чтобы облегчить участь моего мужа. Я пошла к начальнику и спросила его о том, где мой муж. Он говорит: “Здесь”. “Почему от него так долго писем нет?” “Все нормально у него.” Я говорю: “ А мне известно, что он в штрафном изоляторе.” “Кто вам такое сказал? Это неправда!” Я говорю: “Мне контролер сказал.” Тогда он согласился, а я спрашиваю: “Он принимает пищу?” Он говорит: “Да, все хорошо принимает.” “А я знаю, что не принимает.” “Кто вам такое сказал?” “Муж мне сказал, что если его посадят в изолятор, то он не будет принимать пищи. За что вы посадили его в изолятор?” “За то, что он нелегально отправил своей сестре письмо.” Я объяснила, что это письмо было вложено в мое, которое прошло тщательную цензуру, а в моем письме было ясно написано: “Любаня, перешли, пожалуйста, этот листок сестре.” Я и отправила. А она и ответила: “Петя, спасибо большое за письмо.” Вот с этого они и сделали вывод, что он нелегально отправил письмо. Я сказала, что буду на них жаловаться, и вышла оттуда.
Когда я от него вышла, то Господь направил мои стопы в Читинское управление лагерей. Там меня очень хорошо принял начальник. Я рассказала ему всю историю, что мы — христиане, что сейчас идет борьба с вероисповеданиями, что таким образом хотят уничтожить живую веру, но это невозможно, потому что так она только растет и крепнет в наших сердцах. Он сказал: “Я не могу поверить, что такое творится. Но в то же время вы не стали бы просто так лететь столько километров, чтобы рассказать мне эту историю.” Он позвонил в тюрьму и спросил, где Румачик. Ему сказали, что в ШИЗО за то, что отправил нелегальное письмо. Он спросил: “А вы имеете это письмо на руках?” — “Нет.” — “А с чего же вы взяли, что он отправил это письмо?” — “Сестра написала.” — “Так сестра это одно, а обвинять, если у вас нет этого письма, вы не имеете права. Сейчас же освободите Румачика, а того, кто посадил, наказать.” На пятнадцатые сутки его освободили. Из-за ужасных условий он не спал пятнадцать суток. Столько же не принимал еды. Все это очень ослабило его. Но, как однажды сказал мне на свидании Петя, наш Бог никогда не опаздывает. Если бы я приехала позже, явно, что он бы не выжил. После этого он очень долго лежал в больнице с высокой температурой.
Через месяц нам было положено общее свидание, то есть он сидит в одной кабине, я — в другой, между нами стекло, и мы разговариваем по телефону, а разговор записывают. Я приехала, но нам всячески старались не дать его. Говорили, что он в тяжелом состоянии. Но я сказала: “Ему положено свидание, значит дайте его.” Они отказали. Про курор сказал: “Пусть дадут письменный отказ. Словам мы не верим.” Когда я потребовала письменного отказа для прокуратуры, мне дали свидание.
Когда я вошла в кабину, муж уже сидел там. Я увидела, в каком он ужасном состоянии: худой, в носу трубка, выведенная наружу и приклеенная к щеке лейкопластырем. Я стала просить у Бога, чтобы я не заплакала перед мужем, чтобы образ мой был сияющим и ободрял его. Мы встали, помолились вслух и сели. Стали говорить по телефону. За нами наблюдали люди, чтобы мы не объяснялись мимикой, но все же с полуслова Петя все рассказал мне.
Работа в женском комитете, или, как он еще назывался, Совет родственников узников, была очень опасная: в любой момент нас могли арестовать. Но мы решили так трудиться для облегчения участи наших братьев и сестер. На одном из наших совещаний мне задали вопрос: не могу ли я предоставить свой адрес для того, чтобы он был почтовым ящиком, чтобы все ответы на правительственные телеграммы присылали на мой адрес. Перед моим взором промелькнуло ужасное, что меня могут поместить в психиатрическую больницу, детей отобрать и поместить в детский дом. Но я сказала: “Полагаюсь на Господа. Мы уже лежим на жертвеннике, нам осталось только сгореть.” После того как мой адрес стал почтовым ящиком, работники КГБ еще больше усилили атаки против меня, стали вызывать в разные инстанции, но я никуда не ходила. Однажды трое здоровенных мужчин пришли ко мне в квартиру и спрашивают: “Вы почему в своих телеграммах пишете всякую ложь, что где-то там плохо?” Я говорю: “Я только истину пишу. Я член Совета родственников узников и предоставила свой адрес для почтового ящика. Я полагаю душу свою за братьев и сестер. Я знаю, что все, кто пишет, пишут только правду. Я вам сейчас расскажу про моего мужа.” И рассказала, какие беззакония над ним чинились. “Вот так точно чинились беззакония и над другими христианами. Поэтому мы стали просить правительство, чтобы прекратили эти беззакония.” Они стали угрожать: “Мы тебя посадим”. Я говорю: “Пожалуйста, я уже готова. У меня уже и сумка сшита и все в сумке лежит.” Они совсем не ожидали услышать такой ответ, тем более, что я была совершенно спокойна. Я уповала на Господа и совершенно не испугалась их, поэтому они были посрамлены. Тогда я сказала: “Больше не вызывайте меня. Я никогда у вас не появлялась и никогда не появлюсь. Я не считаю себя перед вами виновной.” Они хотели оставить телефон, чтобы я хотя бы звонила им, что не приеду, но я сказала, что мне их телефон не нужен, потому что я к ним все равно не приеду. С тем они и ушли.
После этого я не могла спокойно даже сходить в магазин, за мной по пятам ходили. Работников КГБ я уже узнавала по одежде и манерам поведения. Однажды я решила поехать в Москву. Сажусь в электричку, а за мной человек. Я выпрыгнула, и он за мной. Я опять вскочила, и он снова за мной. Я опять выскочила, он за мной и ему прижало ногу. Хорошо, что был первый вагон, и машинист увидел его и открыл двери. Тогда я к нему подошла и говорю: “Чего вы ходите за мной?” Но он лишь молчал. Я села на следующую электричку и поехала, он за мной. Я в автобус и он в автобус. Я из автобуса и он из автобуса. И так он меня сопровождал до самого дома.
В эти годы нашим братьям начали, не выпуская их на свободу, добавлять срок: кому год, кому два, кому три. Приближался конец и Петиного срока. Я подумала, что если добавляют братьям, то моему мужу тоже добавят, но все же с Павлом мы решили поехать ему на встречу. Я купила букет цветов, а Павлик говорит: “Мама, а можно я тоже куплю папе цветы.” Так с двумя букетами мы пришли в тюрьму, а нам там говорят: “А у нас его нет. Мы его направили в другое место, ему будут добавлять срок.” Так вместо встречи произошла разлука.
Потом я встретилась с адвокатом и она сказала, что у него политическая статья. Когда я прочитала, что было написано в этой статье, то сердце у меня сжалось и слезы полились из глаз: там было пять лет лагерей и семь лет ссылки. Пять лет он уже отсидел, грозило еще двенадцать, итого семнадцать лет разлуки. Я помолилась Господу и сказала: “Господи, дай мужу моему сил и терпения, чтобы все вынести, дай сил мне и нашим детям. Да будет воля Твоя.”
Начался суд, который длился больше месяца. Прокурор запросил пять лет тюрьмы и три года ссылки. Я подумала: “Слава Богу, уже не двенадцать, а только восемь.” А судья вынес приговор: пять лет заключения. Я возблагодарила Господа: уже не восемь даже, а пять. Я бросила букет цветов в руки мужу, как бы в знак благодарения за верность Господу. Несколько цветочков он смог взять с собой и довезти до тюрьмы, где их у него изъяли. Для них это было потрясением: они впервые увидели, чтобы на суде подсудимому бросали цветы. Так мой муж получил шестой срок. Во время перерыва на суде Петя мне сказал: “Люба, а ты знаешь, что из моего дела возбудили уголовное дело на тебя, чтобы судить и тебя.” Я ему говорю: “Петенька, а ты не переживай, будем вместе страдать за Господа. Он даст сил и мне, и тебе.” Конечно, утешать можно было, но он же понимал, что у меня много детей и что их могли отобрать.
Прошло некоторое время и меня вызвали в прокуратуру, но я не поехала. Тогда следователь приехал ко мне на квартиру и сказал: “Любовь Васильевна, вам нужно срочно приехать в прокуратуру. Нам нужно с вами поговорить. Недолго, буквально несколько минут.” “Вы знаете, я не хочу к вам ехать.” “ Я вам говорю, что это на несколько минут и я вас отпущу.” Он уехал. Я поговорила с детьми и родными о том, как быть. На сердце у меня было очень спокойно и я решила сходить. Всю ночь я не спала, готовилась в дорогу, собрала сумку (а кто их знает, может меня и арестуют), утром горячо со слезами помолилась, поцеловала детей и со своей родной сестрой поехала в прокуратуру. Приехала в прокуратуру, встречает меня следователь и говорит: “Любовь Васильевна, Божьи пути неисследимы”. “Да, — говорю, — Божьи пути неисследимы”. Он говорит: “Проходите в кабинет”. Я беру сумку и слышу: “Не берите сумку”. “Нет, — говорю, — она мне может пригодиться”. “Нет, Любовь Васильевна, она вам не пригодится”. Я вошла в кабинет и попросила, чтобы он меня долго не задерживал, потому что долго не будет электричек. А он мне говорит: “Ну, Любовь Васильевна, кто к нам приходит, тот от нас быстро не уходит.” Он начал задавать мне вопросы по тому делу, которое вывели из дела Пети. Я сказала, что все это ложь и клевета, что я ничего не сказала из того, что здесь написано. Я христианка, поэтому я не могу говорить такие вещи, что я свергну власть и тому подобное. Это чистый вымысел. “Ну, хорошо, — говорит он, — я отправлю им дело и напишу, что если им надо заниматься вами, то пусть сами и занимаются, а мы заниматься вами не будем, у нас своих дел хватает”. Потом он мне говорит: “Любовь Васильевна, а вообще-то дела ваши плохи”. А я отвечаю: “Я знаю. Я знаю, что работники КГБ делают только плохое. Они моего мужа чуть ли не уничтожили, вот уже шестой срок сидит, пять лет дали и меня хотят посадить, а детей отобрать. Я все знаю. Но жизнь-то моя в руках Господа: если он допустит — меня посадят, а если нет — и не посадят.” Так мы и расстались.
Дети наши росли без отца. Если он и выходил на волю, то вскоре начинались новые преследования, снова уходил в подполье трудиться для славы нашего Господа. Однажды наша дочь Валя, когда ей было два годика, спрашивает: “Мама, а что такое папа? Это — сапог?” Мы все рассмеялись, но мне стало жаль бедное дитя, она даже не знала, «что» такое папа. Так вот дети и росли, но слава Господу за то, что Он помогал во всех трудностях.
Однажды, когда Петя вышел из заключения и мы шли на воскресное собрание, он спросил меня: “Любаня, а у тебя никогда не появлялись мысли: зачем я вышла замуж за Петра? Выйдет из тюрьмы — оставит ребенка и снова в тюрьму, выйдет из тюрьмы — оставит ребенка и снова в тюрьму. И так всю жизнь.” Я ему ответила: “Нет, Петя, никогда у меня не было таких мыслей. Конечно, было трудно, но я всегда была благодарна Богу, что мой муж страдал за Него и что я могу гордиться верностью моего мужа.”
Пресвитер наш, старец Алексей Федорович Осковский, часто говорил: “Милости Господни вспоминай, считай, все их до единой в сердце повторяй.” Он умер в тюрьме, страдая за имя Божие.
Историю нашей жизни я рассказала для того, чтобы вы сами могли укрепиться в вере. Уповайте во всем на Бога и будьте верными Ему до конца. Не бойтесь, не смущайтесь, ибо Господь всегда с нами!
Любовь Румачик